— А она типа бычиться стала. А сама, знаешь, вообще ничего. Ну вообще… Так, задница просто огромная, ну а рожа… Ну, ты сам видел, — доносилось до него из–за дверцы.
Сергей встрепенулся — под правой ногой обнаружился участок без бумаги и кожа брезгливо отреагировала на холодное и недопустимо антисанитарное прикосновение пластмассы к ноге. Сергей отмотал еще полоску, засунул ее под себя и осторожно вздохнул. Сидеть на унитазе ему не хотелось. Да и не было такой необходимости, кроме ожидания окончания перекура за дверью.
Рассчитывал ли он на такой конец карьеры? Да–да, на конец. Ну и что с того, что он еще молод? Да и кого сейчас считать молодыми? Тридцатилетние — уже старики, попробуй засидись на одном месте, соскочи с этой самой карьерной лестницы — и ты пенсионер. Не формально, конечно, но по факту. Вот только пенсии дожидаться еще лет тридцать, если конечно, доживешь. А дожить будет непросто, особенно сейчас, когда сам на себе ставишь жирный крест. На карьере в ведомстве, которая завершается так, как завершается — в трусливом ожидании на унитазе.
Голоса с внешней стороны кабинки удалились, хлопнула дверь, и Сергей, наскоро одевая штаны и застегнув ремень со второй попытки, вышел из добровольного заточения, мысленно поблагодарив ребят за тщательно созданную дымовую завесу. В скомканный лист он ткнул еще живой окурок, и две минуты добросовестно наблюдал за процессом рождения, расцвета и гибели этого чуда — огня. После чего пальцем перемешал пепел, тщательно вымыл руки и, глядя в зеркало над раковиной, улыбнулся и подмигнул своему двойнику. Вернувшись в кабинку, он закрылся изнутри и спустил штаны.
«На посошок», подумал он и стал мять вырастающий на глазах, как при ускоренной съемке, член.
А еще через минуту Сергей Платон в последний раз вышел из туалета кишиневского отделения Службы информации и безопасности.
2
«Да пошли вы, да пошли вы», напевал про себя Сергей Платон, вырвавшись из душного коридора СИБа на опьяняющий легким морозцем и абсолютной свободой январский воздух. Получился почти что рэп, на мотив которого легко ложился альтернативный (и совершенно правдивый) текст: «Лишь бы взяли, лишь бы взяли».
«Здесь не буду, здесь не буду», сочинил он второй куплет, и тут же добавил третий: «Не бомбочками, не серпантином и уж конечно не жидким мылом».
Собеседование завершилось безоговорочной победой, если за конечную цель принять настроение претендента. Платон вышел из здания, распираемый любовью к милейшему человеку в погонах, поразившего его неподдельным интересом к личной анкете Сергея и благожелательным покачиванием головы в такт ответам на свои вопросы. Пожалуй, решил Сергей, времена и в самом деле изменились. Пора сдать на помойку жупел плечистого энкэвэдэшника со стоматологическими клещами в одной руке и с наганом — в другой. Интеллигенция, которую не догноили в расстрельных подвалах, теперь сама носила погоны, которые, надо признаться, ей весьма шли.
Воодушевившись еще больше, теперь от мысли, что в круг этих приятных и образованных людей войдет (тьфу–тьфу, не сглазить) и он, Сергей вторично дал клятву, что здесь не будет. Ни бомбочками, ни серпантином и, боже упаси, ни жидким мылом.
Он старался избегать слова «мастурбация» даже в мыслях, видимо, его извилины умудрялись изгибаться, брезгливо обходя этот неприятный участок словарного запаса. Не говоря уже о термине «дрочить», который так унизительно подрывал репутация глагола даже по части привлекательности звучания. Не радовало и «рукоблудие»: было в этом слове что–то трусливое, напоминавшее скорее о спешно запираемой туалетной кабинке, чем о неземном наслаждении.
Вместо никуда не годящихся вульгаризмов Сергей придумал «следы в будущее» и успокаивал себя тем, что с точки зрения логики его определение не страдало полным отсутствием таковой. Следы — кто с этим поспорит? — действительно оставались, во всяком случае, пока Сергей не приводил в действие механизм сливного бачка. Правда, насчет будущего логическая составляющая окутывалась туманом неопределенности, точнее, рушилась о практическую неосуществимость, но если оставаться в рамках теории и вывести на сцену какую–нибудь трижды сумасшедшую бабенку, то можно было допустить: а) что она окажется в мужском туалете, сменив Сергея в кабинке, которую он так тщательно за собой запирал и б) заметив на ободе унитаза следы мужского семени, решит воспользоваться ими так, как предписала природа, предоставив тем самым оставленные Сергеем следам совсем призрачные, но все же шансы на будущее.
Последний вариант, помимо всей его неправдоподобности, если и имел право хотя бы на умозрительную перспективу, то лишь при исключении двух моделей процесса под общим названием «наследить в будущее». Никакого будущего при бомбометании и уж тем более при серпантине не предполагалось.
Бомбометание, или «веселые бомбочки» обрушивались на фаянсовый склон унитаза, когда Сергей был крайне ограничен во времени, а значит и в наслаждении, довольствуясь спешным раздражением полового органа, завершавшимся натужным выдавливанием тяжелых тягучих капель, с видимой неохотой падавших в унитаз строго перпендикулярно, медленно и обреченно стекая в ожидании последнего транспорта в канализационное небытие — сходящую из бачка водную лавину.
«Жидкое мыло» тоже не годилось, хотя в личном рейтинге адреналиновых ощущений Сергея данный метод застолбил за собой незыблемое лидерство. Название пришло само — когда Сергей заглянул на чай к кишиневской тете, маминой старшей сестре, и в растерянности стал крутить головой, не найдя в видимой к умывальнику близи знакомый мыльный прямоугольник.
«На носик надави», подсказала пришедшая на помощь тетушка и кивнула на пузатый флакон слева от крана.
Надавив, Сергей покраснел и, испуганно взглянув на тетю, покраснел еще больше — от мысли, что она поймет природу его смущения. Но родственница уже засеменила на кухню, выключать засвистевший чайник, и Сергей, остывая, надавил на носик еще раз, теперь уже подставив корзинкой ладонь.
Один к одному! Не в плане размеров устройства, конечно — здесь носик отставал, удовлетворенно заметил Сергей, и с огромным отрывом. Зато явно превосходил в скорости доставки жидкости — с одного нажатия, что, кстати, также вряд ли стоит отнести к преимуществам: с женщинами, как известно, чем дольше, тем лучше. Оставалась полная идентичность в вязкости и цвете, вот только запах… Запах собственного краника Сергея был бит цитрусовым ароматом дерзкого носика с разгромным счетом, и оставался один невыясненный пока Сергеем вопрос: не тошнит ли женщин от запаха этой производимой мужчинами гадости?
Адреналин после семяизвержения достигался просто. Сергей кончал над унитазом, но не в унитаз, а в сложенную корзинкой (да–да, как над носиком флакона в тетиной ванной) ладонь, натренированно быстро застегивал брюки одной правой и, громко щелкнув затвором на двери, покидал кабинку. Левой рукой, оканчивавшейся корзинкой с кишащей жизнью жидкостью, он размахивал с показным рвением, проходя мимо проходящим мимо него — в кабинки или к писсуарам мужикам, которым не было никакого дела до очередного сумасшедшего. Смывая липнущую к ладони субстанцию, Сергей напоследок улыбался кружившим в водовороте белесым чудовищам и выходил из уборной чувствуя, как возбуждающее сердцебиение возвращается в состояние приятного умиротворения.
И «веселые бомбочки», и «жидкое мыло» были тупиковыми решениями для второй части определения «наследить в будущее». Никакого будущего — а для мужского семени будущее означает лишь репродуктивную функцию — эти методы не обещали. И все же, попали под общий колпак претендующего на всеохватность понятия благодаря третьему методу. Благодаря серпантину.
Серпантин был самым трудоемким методом и обещал бурную концовку. Настраиваясь на предельное удовольствие, Сергей никогда не спешил. Продолжительное и обильное окончание предполагало минимальную скорость и максимальную растянутость процесса. Безукоризненно следуя этому правилу, Сергей получал заслуженное вознаграждение: три, а то и четыре длинных струи, напоминавших праздничные серпантиновые ленты в полете. Направление струй Сергей не контролировал — намеренно, чтобы не нарушать чистоты эксперимента по получению ничем не ограниченного удовольствия. Практические достоинства метода были подкреплены и теоретической связкой: заляпанные спермой толчок, пол и даже стены кабинки разрешали проблему сохранности следов, ставили жирную точку в беспокоившей Сергея внутренней полемике о соответствии формальной логике изобретенного им синонима мастурбации.
«Серпантин» он регулярно позволял себе в университетских туалетах, конспиративно спускаясь на этаж журфака, или даже к юристам — огромным взрослым ровесникам, вид которых наводил на мысль об усовершенствованном генетическом коде. Под предлогом желудочных болей Сергей отпрашивался с середины лекции, запирался в кабинке и, по хозяйски расставив ноги над унитазом, размеренно продвигался к финальному аккорду — вбросу в собственный организм критической порции гормонов радости и выбросу из организма гормонов чьих–то несостоявшихся жизней, шлепавшихся на пол, на стенку, на обод унитаза, вечно загаженный дерьмом, привычным как клеймо завода–производителя.
